Во время фашистской оккупации в 1943 году в нашу деревню Бокшицы часто приходили партизаны. Заходили они и к нам: отец передавал им соль, одежду и даже гармонь, рассказывал о действиях полицаев. Партизаны звали отца в лес, но мать, опасаясь за нас, малолетних детей, решительно возражала. Моему брату Юре тогда было семь лет, мне – пять, сестренке Лиде – три года. Но однажды вездесущая соседка шепнула маме, что нашу семью полицаи хотят арестовать якобы за связь с Москвой. Родители решили уйти к партизанам.
Кстати, о связи с Москвой. Еще в начале 1930-х годов родной брат отца Степан и двоюродный брат Павел отправились в Москву в поисках лучшей жизни. Нашли же они себе приют далеко от Москвы, в поселке Томилино. Степан определился на службу в пожарное депо, а Павел проявил интерес к торговле. О судьбе братьев отца в Бокшицах никто толком ничего не знал, однако нашлись такие, которые во время оккупации донесли в полицию о якобы тайной связи нашей семьи с Москвой.
Через какое-то время отец договорился с партизанами, что они в условленный час будут ждать нашу семью за деревней Городище у моста через реку Случь. Уложили вещи и продукты на телегу, усадили нас, привязали корову. Осталось только запереть сени и тронуться в дорогу. Но тут с мамой произошла неожиданная перемена. Она медленно обошла вокруг дома, села на порог и заявила:
– Сергей, я не поеду, высаживай детей!
– Маня, не сходи с ума, – занервничал отец. – Нас уничтожат, как собак.
– Пускай расстреливают в родных стенах, а не где-нибудь в чистом поле или гнилом болоте.
Своим материнским сердцем она почувствовала, что с нами может случиться беда.
– Маня, садись, поехали, нас ждут, – настаивал отец.
– Нет, нет и еще раз нет, – решительно заявила мать и приказала нам, детям, немедленно возвращаться в дом, раздеваться и ложиться в постель. Мы послушно скатились с воза и кинулись в хату.
Пока родители, переругиваясь, раскладывали имущество по местам, начало светать. Отец, не раздеваясь, прилег на полок, а мать растопила печь. Не успела она скинуть пару блинов, как услышала во дворе громкие голоса полицаев, их было пятеро, с винтовками.
– Что, жрать захотелось? – едва переступив порог дома, заорал начальник полицаев. – Мы всю ночь ждали вас, а вы вздумали нас перехитрить. Давай самогонку, мы замерзли, будем греться.
Отец отправился в кладовку, где у него на всякий случай имелся небольшой запас самогона.
Мы, детвора, прижавшись друг к другу, тихо плакали в другой комнате.
– В партизаны захотели, – распалялся начальник полицаев. – Мы вам покажем партизан. Пеки нам по сто блинов на каждого, – потребовал он от мамы.
– Ни в какие партизаны мы не собирались, – с удивительным спокойствием ответила мама.
– А по сто блинов я печь не буду.
– Будешь! – заорал полицай и выхватил пистолет.
– Не буду! – с трагической решимостью ответила мама. Она стояла, прижавшись спиной к печи, опираясь на ухват, с презрением смотрела на полицая.
– Считаю до трех, – просипел полицай и приставил пистолет ко лбу матери.
Мы, дети, все втроем неистово закричали от страха, казалось, что даже стекла в окнах дрожали.
– Мама, мама, мамочка! – с диким криком и плачем кинулись мы к ней. Тут же Юра и я получили по сильнейшему удару ногой и с криком вылетели обратно в другую комнату. Трехлетняя Лидка какой-то мертвой детской хваткой вцепилась в ноги матери и продолжала кричать и плакать.
– Артя, остынь. Мы еще успеем с ними разобраться, – сказал один из полицаев.
В это время из кладовой с самогоном вернулся отец. Под истошный детский крик полицаи разлили спиртное по стаканам, выпивали, закусывали блинами…
– Мы будем держать вас на прицеле. От нас вы живыми не уйдете. Мы покажем вам Москву, – пригрозил, уходя из хаты, тот, кого звали Артя.
Они ушли, а мы, перепуганные, заплаканные, продолжали дрожать как осиновые листья на ветру.
И тогда, и много лет спустя мы так и не узнали, кто сообщил полицаям о намерении нашей семьи уйти в партизаны. После прихода Красной Армии отца мобилизовали на фронт. Он получил тяжелое ранение в бою под Варшавой. Вернулся домой уже после войны инвалидом. Главное – живым.
г. Слуцк.
